Интуиция совести - Ухтомский А.А.Автор: Ухтомский А.А.
Издательство: Петербургский писатель
Год издания: 1996
----------------------------------------------
Ухтомский А. А.
Лицо другого человека: Из дневников и переписки.
Издательство: СПб.: Изд-во Ивана Лимбаха., 2008 г.
-------------------------------------------------------------------------
«Сердце, интуиция и совесть — самое дальнозоркое, что есть у нас.
Трогателен, мил и неисчерпаемо поучителен вообще человек, когда он прост и живет перед лицом своей совести, ища лучшего — писал Ухтомский.
«..,мое истинное место — монастырь, Ho я не могу себе представить, что придется жить без математики, без науки. Итак, мне надо создать собственную келью — с математикой, с свободой духа и миром. Я думаю, что тут-то и есть истинное место для меня». Он понимал свои цели широко, его интриговала — ни больше ни меньше — «анатомия человеческого духа до религии включительно»; выяснение «возможностей религиозного опыта» в плане психологическом он уже тогда считал первостепенной научной задачей.
Мировоззрение, по Ухтомскому, «всегда стоит своего носителя, точно так же, как картина запечатлевает лишь то и так, что и как умел видеть художник». Соответственно и психологический анализ ученого или писателя должен быть «в конечном счете направлен на ту же задачу, что и физиологический: на овладение человеческим опытом, на овладение самим собой и поведением тех, с кем приходится жить».
«Суровая истина о нашей природе,— писал Ухтомский,— что в ней ничто не проходит бесследно и что природа наша делаема, как выразился один древний мудрый человек. Из следов протекшего вырастают доминанты и побуждения настоящего для того, чтобы предопределить будущее. Если не овладеть вовремя зачатками своих доминант, они завладеют нами. Поэтому, если нужно выработать в человеке продуктивное поведение с определенной направленностью действий, это достигается ежеминутным, неусыпным культивированием требующихся доминант.
Если у отдельного человека не хватает для этого сил, это достигается строго построенным бытом».
Какую же из
доминант, организующих наше сознание, выделяет Ухтомский как важнейшую?
Он ее называет
«доминанта на лицо другого». И суть ее в том, чтобы «уметь конкретно подойти к каждому отдельному человеку, уметь войти в его скорлупу, зажить его жизнью», рассмотреть в другом не просто нечто равноценное тебе, HO и ценить другого выше Собственных интересов, отвлекаясь от предвзятостей, предубеждений и теорий...
Счастье, верил Ухтомский, не в бездействии, не в уюте, не в успехе, а в способности жить, переключаясь на другие липа. «Только там.— писал он,— где ставится
доминанта на лицо другого как на самое дорогое для человека,— впервые преодолевается проклятие индивидуалистического отношения к жизни, индивидуалистического миропонимания, индивидуалистической науки.
Ибо ведь только в меру того, насколько каждый из нас преодолевает самого себя и свой индивидуализм, самоупор на себя,— ему открывается лицо другого, сам человек впервые заслуживает, чтобы о нем заговорили как о лице».
He умаляя значения разума, Ухтомский отдавал приоритет в познании чувству, эмоции, возникающей в подсознании. «
Интуиция,— писал он,— раньше, принципиальнее и первооснов нее, чем буква». Если чувство не затронуто, знание — мертвый груз. И там, где нет собеседования с Бытием, сочувствия и сопереживания, нет и ответственности человека — и человечества! — перед Бытием.
«Сердце, интуиция и совесть — самое дальнозоркое, что есть У нас,— писал Ухтомский,— это уже не наш личный опыт, но опыт поколений, донесенный до нас, во-первых, соматической наследственностью от наших предков и, во-вторых, преданием слова и быта, передававшимся из веков в века, как копящийся опыт жизни, художества н совести народа и общества, в котором мы родились, живем и умрем*. Непрерывность народной традиции Ухтомский расценивал как гарантию будущего, его предсказуемости, как надежнейший способ заставить человека в ужасе остановиться перед грядущей бедой.
Вера Ухтомского в возможность предвидения лишена мистики. Прислушиваясь к движению времени, человек ухватывает предуказания истории «интуитивным аппаратом, который мы называем наблюдательностью, чуткостью, проницательностью, совестью*.
Совесть, по Ухтомскому,— физиологический «аппарат» познания-предвидения. И, как всякий аппарат, она может быть более или менее чуткой, исправной, надежной; может быть здоровой и заболевшей.
Дар предвидения — в истории, в искусстве, в науке — требует от его обладателя абсолютной поглощенности своими, может быть, безотчетными, неясными для других целями. Зачастую у гения не бывает иных аргументов в защиту своей правоты и правды, кроме «индивидуального поведения» — собственной жизни. Ho, писал Ухтомский, «властная доминантная жизнь имеет свой смысл и исторические резоны»: свершения и поступки гения не остаются без последствий— даже ценой гибели он рушит стену человеческой косности и близорукости, сметая малодушные доводы неистребимого «здравого смысла*. При этом «интуиция совести и здравое рассуждение находятся между собой а таких же отношениях, как художник, пророк и поэт, с одной стороны, и спокойный, рассудительный мещанин, с другой!»
Поединок рассудка и сердца вечен. Только освященные нравственным ореолом достижения разума становятся долговременной опорой в существовании человечества. Только в постижении самотворящих, созидательных начал мироздания человек обретает истинное предназначение, испытывая законную радость.
Отцы же совершенно определенно покидали эту аристократическую атмосферу, как только для них становилось ясно, что надо начинать все сначала, с переделки всего себя. Но для них было ясно и то, что истина открывается сердцу не всякому, но лишь очистившемуся от страстей. Не поэтической интуиции чувства и сердца, не случайному доброму настроению души доступна истина (как думала немецкая школа Шлейермахера); она доступна тому, кто потрудился и пролил пот при работе над сердцем своим. Так что вернее будет сказать так: истина есть дело не голого ума как такового и не пассивного переживания сердца, но активного, подвижнического, напряженного внимания над своим умом и сердцем, над «очищением помыслов», как говорили отцы. И тут деятелен весь человек целиком. Мне думается, что Вам теперь и предстоит вглядеться, можно ли сказать, что сердце усваивает правду. Не будет ли это подобная же односторонность, как если бы мы сказали: уму открывается истина? Истина открывается деятельному духу, насколько он очищает свое сердце, а затем ум, т. е.
воле, сердцу и уму вместе. 
